Анна Каренина, самка - Страница 45

Аналоги и предтечи ритуалов есть даже у таких примитивных созданий, как птицы. Как только внутри вида возникало случайное, едва заметное разделение между особями, основанное или на мелких отличиях внешнего вида, или на особенностях брачного поведения, как постепенно начинала падать частота скрещиваний. Иной брачный танец отпугивал, и хотя биологически особи скрещиваться еще могли, но уже не желали. Так, основываясь на чисто внешних различиях, эволюция постепенно разводила вид сначала на подвиды, а потом и на виды.

Анна не любила чухонцев… Все ее нутро восставало против них. Чухонцы были противны Анне и своим внешним видом, и булькающей речью, и видом искусственных шкур. Она брела с брачным самцом по чужому городу и пыталась придумать объяснение, отчего же ей так не нравятся эти люди, ведь и ее племя и чухонское создал один и тот же Огромный Колдун. Но кора ее мозга придумать ничего не могла, поскольку причина нелюбви сидела в более глубинных, почти рептильных слоях серого вещества, которые оперировать словами не умели. Поэтому чувства Анна испытывала, а объяснить их не могла и ждала, когда мозг поставит какую-то информационную заплату в виде любой, самой глупой, но с виду рациональной версии. И мозг поставил…

– А тебе не кажется, что от чухонцев воняет? – спросила она своего брачного самца.

– Воняет? Чем же, душа моя?

– Ну, я не знаю. Мне кажется, рыбой. Неприятный какой-то запах.

– Знаешь, Анна, мне тоже не нравятся чухонцы, но справедливости ради я должен отметить, что ничем таким от них не воняет, и лично мне кажется бессмысленным придумывать какие-то оправдания своим чувствам. Ты же не придумываешь себе никаких оправданий, чтобы не есть манную кашу. Она тебе просто не по нраву!

– Но в каше комки! Бе-э-э…

– А почему тебя не раздражают комки в супе? Дело не в комках… Нам не нравятся сами чухонцы, а вовсе не их наряды, запахи или что-нибудь еще. А точнее говоря, все сразу в совокупности и не нравится – и одежда, и физиономии, и обычаи, и язык.

– А зачем же мы сюда приехали?

– Развеяться, Анна. Покушать в местных ресторанчиках. Я же тебе про них рассказывал. Один из них содержит мой знакомый… Да-да! У меня у самого много знакомых чухонцев, но это исключения. В остальном же мне чухонцы не по нраву. Да и с чего бы я стал их любить, скажи на милость?

– Они такие же люди, как мы.

– Ничуть не спорю. Манная каша – такая же еда, как севрюжина. Но севрюжину ты ешь, а кашу нет.

– Я же сказала тебе уже про комки.

– А севрюжина не один ли большой комок?

– Комки в каше – мерзость! Просто мерзость!

– И чухонцы мерзость, поверь мне Анна.

– Но почему такую мерзость создал господь? То есть я хотела сказать, ведь сначала были люди, как люди – Адам, Ева. А как потом из них получились чухонцы, татары и даже мордва?

– Как получилась мордва, я точно не знаю, никогда не видел такого, но думаю, над человеческими расами поработало время и природные условия. С другой стороны, не нужно показывать людям, что они тебе не нравятся, это неприлично.

– Ах, ты вечно думаешь о приличиях больше, чем о сути! Тебе главное, чтобы был соблюден вид внешнего приличия, а что у человека на душе, тебе наплевать! А тебе не кажется, что это некрасиво, непорядочно? Что это ханжество, наконец?

– Что за чушь, Анна! Ты полагаешь, мы должны ходить по городу и всем встречным и поперечным говорить, что они нам не нравятся?

– Не передергивай, прошу тебя! Это было бы глупо. Но в ответ на прямой вопрос, нечестно было бы врать.

– То есть если бы кто-то из проходящих мимо нас по улице господ прямо спросил тебя, нравится ли он тебе, ты бы ответила, что нет? Но на каком основании, ведь вы даже не знакомы?!.

– К нему лично у меня нет никаких претензий, ты прав. Но если бы он спросил меня, люблю ли я чухонцев, я бы ответила прямо, что не люблю.

– А если он чухонец?

– Что с того?

– А то, что если ты не любишь чухонцев, а он чухонец, значит, ты и его не любишь. Хотя и не имеешь к тому никаких оснований, этот человек тебе ничего плохого в жизни не сделал, ты его даже не знаешь.

Анна задумалась. Она была эмпатична и могла не любить большие абстрактные массы, но как только некто материализовывался перед ней во всей своей конкретике, Анна сразу же проникалась к ней сочувствием. Пока разные слои ее мозга разбирались между собой, внимание Анны было привлечено видом низкоранговых особей, которые копошились в зарешеченном полуподвальном окошечке, вытягивая на улицу сквозь решетку передние конечности. Их искусственные шкуры были стары и изношены, а на приобретение новых не хватало универсальных единиц эквивалента ценности.

– Что это? – послала Анна запрос своему самцу.

Самец повернул поседевшую шерстистую голову в сторону, куда указывал один из манипуляторов на Анниной конечности, и погнал звуковую волну:

– Ночлежка.

– Смотри, один из них машет мне рукой. Быть может, ему нужно дать денег? У тебя есть двугривенный?

– Не подходи к ним. Они тебя заразят. Или блох наберешь. Брось им монету отсюда.

– Давай… Я осторожно.

Анна взяла у самца небольшой металлический цилиндр, диаметр которого намного превышал высоту, изменила направление движения и приблизилась к окошку, откуда виднелись нескольких низкоранговых самцов, поблескивая органами зрения и помаргивая нежно опушенными по краю кожными складками. Один из самцов был весьма изношенным. Он явно прожил более шестидесяти оборотов, и в его манипуляторах Анна заметила небольшую целлюлозную пластину. Самка осторожно бросила в зарешеченную темноту металлический цилиндр. Все особи, кроме изношенной, немедленно скрылись в темноте полуподвала, стараясь подобрать цилиндр, а изношенный самец протянул сквозь прутья белеющую пластину.