Анна Каренина, самка - Страница 3

– Как ваш супруг, как сын? – спросил Вронский, особым образом согнув верхнюю конечность так, что своим видом сразу стал напоминать огромную кружку с ручкой.

Анна послушно уцепилась за эту ручку:

– Благодарю вас, неплохо…

Они пошли вместе вдоль Невского прешпекта, попеременно издавая колебания звуковой частоты, которые не несли особой смысловой нагрузки и лишь вербально прикрывали то, что против воли начинало зарождаться на химических фабриках их организмов…

– Как вы полагаете, у вдовы того сторожа или путевого обходчика, что упал под поезд в Москве, все нынче в порядке? – спросила Анна и тут же спохватилась: – Ах, что я говорю! Разве может быть все в порядке в таком положении, боже мой!..

Картина той трагедии встала перед ее внутренним взором, и непроизвольное сокращение мышц симпатичной мордочки подсказало Вронскому, что его спутница – впечатлительная и эмоциональная особь с весьма развитой эмпатией.

Дело в том, что в Москве на Николаевском вокзале Каренины и Вронский случайно стали свидетелями преждевременного прекращения жизненного цикла одного непутёвого путевого обходчика, по пьяни свалившегося под паровоз. Несмотря на то что обходчик являлся низкоранговой особью, вся жизнь которой была посвящена обслуживанию особей более высокого ранга, и именно это позволяло ему существовать, Анна все же испытала эмоцию сопереживания и жалости – в первую очередь из-за того, что обходчик принадлежал к тому же виду, что и она. Впрочем, здесь необходимо отметить, что сочувствие и сопереживание является характерной чертой всех высокоорганизованных существ, к коим безусловно относятся теплокровные. Их эмоциональная сфера чрезвычайно развита, и Анна в этом смысле ничем не отличалась не только от других приматов, но и от прочих животных, отстоящих от ее семейства довольно далеко на эволюционном древе.

Эмоции, как острые психо-физиологические реакции в ответ на внешние раздражители, были чудесным приспособительным изобретением эволюции и вместе с тем прекрасной игрушкой для их носителей. Радость, смех, огорчение, любовь, страдания, депрессии, страх, сопереживание, грусть – все это в равной мере было присуще как теплокровной млекопитающей Анне, так и шелудивому псу, на которого упал ее скользящий, затуманенный грустными воспоминаниями взор.

Анне не раз доводилось наблюдать проявление эмоциональности в животном мире, она любила смотреть, как играют и радостно повизгивают одомашненные лесные хищники среднего размера, прирученными предками Анны для симбиотического существования. В Крыму ей один раз даже довелось видеть, как играли в воде дельфины, всем своим существом выражая радость бытия. Но более всего ее веселили игры ворон и галок, которые любили скатываться с золоченых куполов словно с горки, сопровождая свои развлечения радостным ором и гвалтом. Анна всегда верно расшифровывала состояние эмоциональной сферы этих существ – потому что сама была такой же, как они, и понимала их.

Она, конечно, не знала, что многие звери значительную часть времени своей жизни проводят отнюдь не в поисках пищи, а в играх. Но, не подозревая об этом, Анна и сама принадлежала к такому типу живых существ, которые большую часть времени стараются проводить в поисках эмоциональных раздражителей. Анна мало разбиралась в причинах, движущих ее в том или ином жизненном направлении, поэтому если бы кто-то сообщил ей, что и у помоечных крыс, и у нее радость жизни одинаково сопровождается выбросом гормонов счастья, она бы ничего не поняла. Радость от жизни Анна воспринимала именно как радость от жизни, а не как выделение допамина или эндорфина. А свое первое, очень давнее, почти забытое эротическое чувство к своему брачному самцу Каренину она воспринимала именно как любовь, а вовсе не как игру окситоцина в крови.

У Анны, как и у других высокоорганизованных млекопитающих любовь вовсе не сводилась только к копуляции. Она была представлена в эмоциональной сфере, то есть в той сфере, на которую биохимия организма проецировалась чудесными красками ощущений, самым широчайшим спектром чувств – нежности, ласки, шаловливого восторга… Бурлящие в крови гормоны, словно проекторы, высвечивали в идеальном мире образов удивительные картины, которые Анна принимала за чистую монету, полагая, что ощущаемое ею и есть сама реальность.

Если бы кто-то сказал ей, что другие животные могут испытывать те чувства, которые Анна почитала «высокими», она никогда в подобное не поверила бы, ибо была убеждена, что способность переживать эмоции вложил в особей ее вида Огромный Колдун, сотворивший по своей прихоти не только всю Вселенную, но и самое Анну, да вдобавок поделившийся с самочкой небольшой частью своей эмоциональной сферы. Анна парадоксальным образом полагала, что ее эмоциональная сфера – это живой кусочек Огромного Колдуна, и после прекращения ее жизнедеятельности этот кусочек каким-то образом сохранится и улетит обратно к Огромному Колдуну. А все прочие виды живых существ подобного кусочка были лишены…

И уж совсем Анна была бы поражена, узнай она, что эмоциональная привязанность одного зверя к другому бывает столь сильной, что от тоски животное, потерявшее близкое существо, может даже умереть. Она полагала, что подобной мощности биохимические бури, ломающие самое физиологию, могут случаться только и исключительно с особями ее вида. Причем полагала это, несмотря на давнюю историю, которая случилась с ней в до-пубертатном возрасте. Тогда отец Анны свел ее на птичий рынок с целью приобрести новый раздражитель эмоциональной сферы – небольшое летающее существо, но вовсе не для того, чтобы оно летало, а как раз наоборот: чтобы не летало, а сидело за решеткой. Эта нелогичность была тогда весьма распространена… Так вот, продавец птичек рассказал маленькой Анне, чтобы она была аккуратна с товаром, поскольку он может умереть от стресса. Смерть от стресса – чистой воды эмоциональная катастрофа, но в голове Анны все это отчего-то не сопоставлялось, не давало общей картины, рассыпалось, ей проще было верить в Огромного Колдуна, нежели сопоставлять факты и делать выводы самостоятельно.